Деревня Услада. Часть 3 — порно рассказ

Глава 2. Марта Минор и Серёга-Солдат

Рядом с дедом Филемоном, в сторону высокого Явора, стоял маленький домик из красного кирпича, с аккуратно выбитым двором и тяжелой яблоней на крыльце. Гришка сразу же обратил внимание на это жилище, ожидая, что соседи направляются туда, чтобы встретить родственников, приехавших к дедушке. Но никто из них не появился. А вечером, когда окна дома оставались темными, мужчина окончательно решил, что жителей в нем нет.

А на следующее утро, когда дедушка с мамой и сестрой ушли в лес за травами, он, как любой любопытный мальчик, решил посмотреть, можно ли в чужом доме снарядиться для игр. И юный рейнджер вошел в соседский двор через скрипучую калитку засохшего от времени, но все еще невысокого пикетного забора. Но потом все стихло, и воцарилась мертвая тишина, едва нарушаемая шелестом трав и листьев. И не только выцветшие старые рамы, но даже окна дома, несмотря на летнюю жару, были закрыты и свидетельствовали об отсутствии хозяев, об этом же говорили и извилистые ветви яблони, выросшей у крыльца.

Тем не менее, Гришка не смог попасть в дом: на двери висел большой висячий замок, а три окна не открывались наружу из-за плотно запертых рам. Обойдя дом, мальчик снова поднялся на низкое крыльцо, коснулся тяжелого замка и уже собирался покинуть свой дом, как вдруг за его спиной скрипнула калитка. «Хозяева здесь!» — отчеканил незадачливый рейнджер, не зная, как объяснить свое присутствие.

— «Ну, здравствуй, гость дорогой!» — пропел тонкий и добродушный девичий голос. Гришка обернулся и остолбенел: перед ним стоял улыбающийся любитель в ярко-зеленом сарафане, его длинные светлые волосы свободно развевались на ветру. Она была до жути похожа на Надежду Руманцеву, ведущую детской программы «Будильник», только глаза у незнакомки были не голубые, как у тети Нади, а кошачьи зеленые, цвета ее солнечного зайчика. А с рассадой она была почти как сам Гришка! «Ну, понятно, дед и соседка ведьмы, какая-то фея…»- пронеслось в голове у мальчика, но все же он сдержал свое замешательство и вежливо ответил ей:

— Здравствуйте! Меня зовут Гришка, я пришел к своему деду Филемону из города …

«Сразу видно, что внук Петровича такой же умный и ловкий», — усмехнулась Фея. — «Я собирался тайно подняться в свою хату, но ты притворяешься, что я пошел к соседу! В любом случае. Меня зовут Марта, а они издеваются. Я не позову вас в чайную, потому что там беспокойно спит мой хозяин, спит солдат, и ни в коем случае нельзя его тревожить. Нам с тобой, сосед, лучше посидеть здесь, во дворе, под яблоней…

Она повела в сторону тонкой и белоснежной правой рукой, указывая на скамью для приседаний, сколоченную из старых серых досок. Если бы мальчик не был так впечатлен хозяйкой двора, возможно, он бы заметил, что в этом месте нет скамейки, он греется только на солнышке, вылезая из травы, ленивый маленький ежик. Но Гришка не стал смотреть по сторонам, очарованный чарами Марты, и медленно присел на край скамейки рядом с ней.

«Я тебе вот что скажу, Григорий Павлович Востриков, — серьезно начала Марфа, удивляясь тому, что мальчик совсем не такой, — не случайно тебе это понравилось.» Видишь ли, дорогой, судьба у тебя такая: после деда и матери стать главным лекарем наших мест. Поэтому я хочу, чтобы вы узнали некоторые из наших секретов. Не все, конечно, но за себя и своего мужа, раз уж я нас разыскала, скажу с большим удовольствием!

И она начала свой рассказ, а Гришка воспринимал его так живо, как будто видел своими глазами то, о чем говорилось. Только такие подробности были скрыты, что узнавать мальчика было бы слишком рано. Что ж, мы с вами взрослые люди, дорогой читатель, и поэтому упомянем все именно так, как было.

…И вот в этом доме жила раньше семья Копыловых: огромный мужчина Максим, мастер на все руки и особенно деревянной машины, искусный плотник и каменщик, его жена Настасья-Бутиф и двое их детей, Дети, старшая Зоя-Потти и младший Серёжа, с ранних лет сломленный человек. Они жили душа в душу, в любви и изобилии, благодаря золотым рукам Максима. Но однажды назойливая и нелепая глупость этой максимы полностью разрушила покой семьи Копиловых.

Оглядев новое здание СЭЛПО, только что построенное городской бригадой, председатель хозяйственной комиссии Мишуткин решил наварить на свои окна арматурные прутья.

— «Да у нас в деревне никто дворянства не брал!» — возразил ему дед Филимон.

«Мой-то, Филимон Петрович, не полезет, а Милес может», — объяснил свои опасения председатель. -Вы можете вырезать стекла оконных рам, но вы не можете вырезать железные прутья, так что просто. Поставьте для остроты!

‘Это не годится, не по нашим обычаям’, — покачал головой Перевлев. — Помню, Матвей, твой дед мне насвистывал: не замки и засовы позаботятся о добре, а совесть человеческая — благодать родной земли.

И старый Филемон был прав! Матвей приказал приварить прутья Копилову, а тот, забавы ради, загнал их в такое хоть окно, чтобы его героическим рукам не пришлось вынимать маленькую решетку вместе с вбитыми в кирпич дюбелями, да еще и выбираться Поставить свое место невидимкой. Я почти сразу забыл озорного хозяина этого представления, но вспомнил перед новогодними праздниками. Когда Настю, колхозного агронома, отправили на две недели в город, на курсы повышения квалификации, и ей пришлось вернуться почти к самой елке. Как можно оставить своих детей без передышки? Копылов был горд, он не стал просить теток в деревне, понимая, что в такие дни у каждой хозяйки свои проблемы.

Тогда я вспомнил о глупости про оконную решетку, выбрал более темную ночь и совершил дерзкий поступок. Он аккуратно снял решетку, открыл стекло с заслонки и вантузом вынул осколок… в свете факела немецкого трофея, доставшегося ему от покойного деда, он набрал совсем немного: пять: пять жестяных банок халвы, три коробки печенья с орехами «метеорит», печенье и веселый Лиденсенсов, как его схватили руки. Он не думал, что сисси был неустроен, что, по словам этих добавленных в деликатесы и отпечатки пальцев детективов, его быстро найдут. А в первый день Нового года его арестовывают и вскоре приговаривают к шести годам лишения свободы в глухой сибирской колонии.

Настя хоть и любила своего мужа, но простить такую глупость не могла:

«Дядя Филемон», — обратилась она к соседу. — «Хорошо, если бы я с кем-нибудь подрался или даже в пьяном виде пошел на дело. Разве он не знал, что воровство — это позор до конца дней?

«Все знают, что он сделал это не со зла, а из любви к детям», — ответил ей Перевлев. — Поэтому дураку простят, вора он не услышит.

«Детей он, конечно, любит», — не стала отказываться Настя. — Но как ты забыл обо мне? Сколько парней и мужчин из моего клина выбито, а я всегда была ему верна, думала быть с ним, не вызывать обиды! Ну, теперь я могу чувствовать, могу выглядеть так, как желает моя душа, и даже могу развестись, как мне сказали в городе после суда.

«Это гнев говорит в тебе, а не разум и любовь», — вздохнул дед Филемон. — Ну, Настька, вот что я тебе советую: против природы не попрешь, а за Гульбу, может быть, наш народ, веселый и сострадательный, не осудит тебя, пока человек не отработает свой срок. Но только помни одно: как только яблоня, что у Максимуса на крыльце весной, зацветет в первый раз и последний лепесток упадет с земли — значит, твоя воля закончена. Тогда окунитесь в нашу реку, чтобы все ваши грехи были смыты навсегда, и вскоре ваш муж вернется. И будешь жить счастливо — больше прежнего… Нэсти удивилась этим словам, но слава соседки ведьмы была так велика, что она вспомнила о знаке яблони. И то сказать: без хозяина жизнь женщины в деревне трудна, когда двое детей за дверью и работа в колхозе, огороде, другом хозяйстве, и разрешения нигде нет, а тебе всего тридцать лет и здоровье и жена владыка. Свидания, а потом перед ними выросла каменная стена: ласковые речи говорить, Насте давать — это сколько угодно, но сколько угодно, но сколько угодно, Но руками ее обнимать, чтобы она — если заговоренная — ни в коем случае не поднялась! Марфа-Мошница, жившая потом в старом дровяном доме, заброшенном еще до войны, принесла свои заветные травы, зелье, которое не давало Гульбаху затаиться, и в любовных приключениях Насти забыла на время и обиделась, и обиделась на время и обиделась на ее максимализм и горечь меланхолии по нему — а он любил его дорого, несмотря на все страсти-мордасти. И посылки, которые собирали ему в Сибири два раза в месяц, и ласковые письма, которые он писал каждую субботу, укладывая детей.

И вот прошел четвертый год их разлуки, и наступила весна — яблоня на крыльце впервые расцвела! У Насти была Шура-Мура с молодым, недавно присланным в деревню участковым милиционером Никитой, который еще не успел обзавестись семьей. Через месяц или около того они стали целоваться, не желая, чтобы их взаимное влечение было простым флиртом. Но однажды ночью в конце марта Копылова добралась до своего временного пристанища — флигеля в доме одинокой бабушки Змейкиной Степаниды. Настя хотела передать с районом, на следующее утро он собрался в город на своем мотоцикле на встречу, официальные документы для нее оформляли районные власти. А на скамейке перед пикетной оградой Бабкиного двора вдруг появилась Марта-Материя, забавляющаяся с модной тогда игрушкой-трубочкой детского калейдоскопа.

— Двести тридцать лет тебе, мой друг, люди говорят, а ты безделушками забавляешься!» -Копылова малютка-фея.

— И не двести тридцатый, а всего лишь двести двадцать восьмой год прошел, не надо меня старить! А игрушки мне нравятся, потому что, в отличие от тебя, я не воспринимаю мужчин всерьез, — ответила Марфа. — Единственное, что развлекает их в лесу, — это водить их за нос и пугать, если они браконьерят или оставляют костер без присмотра. И мне очень спокойно на душе, когда я играю в прятки или карточный домик с твоим Сережкой, он у тебя хороший мальчик.

«Вот будет тебе жених, когда вырастет», — засмеялась Настя. «Подожди меня, сейчас я только отнесу документы Никитушке-полицейскому, и мы вместе пойдем к твоему будущему жениху и его сестре, расскажем им сказки и соберем баиньки.

— Я сама пойду к ним, — ответила Марта. — А ты, мой друг, можешь пока выщипать белокурые локоны Никитки, но я чувствую, что тебя тянет к нему.

— Вот еще один! Настя пренебрежительно махнула рукой. — Он хороший человек, дорогой, но как-то страшно идти с ним всерьез, а просто так — не хочется.

Ну, как знаешь, дорогая, — засмеялась Марта. ‘Но только если вы не появитесь из пристройки через десять минут, так и быть, я устрою глубокий сон бабушки Змейкиной, чтобы она не топталась под вашими окнами, а потом уложу спать Сержа и Зою.

Настя на эти слова только зарычала, заходя в бабушкину калитку. Как только раздался стук в маленькое створчатое окно, Никита почти сразу открыл его; видимо, он как раз умывался из умывальника в маленькой прихожей — он появился с голым мускулистым торсом и в нелепых фиолетовых трусиках.

«О, подождите, я сейчас оденусь», — воскликнул участковый полицейский, и через две минуты он встретил ее в крыле в полной парадной форме, отглаженных брюках и кителе, сверкающем звездами лейтенанта. Он не решился пригласить ее сесть в свое единственное кресло (кроме которого в комнате были только стол, тумбочка и узкая кровать на скрипучих железных пружинах), и они стали разговаривать, стоя в замешательстве, глядя друг на друга.

«Никита Сергеевич, вы не должны были так беспокоиться обо мне, я просто заскочил на минутку», — тихо сказал неожиданный вечерний гость.

— ‘Дорогая Анастасия Николаевна, офицер просто обязан хорошо выглядеть в присутствии такой безумно красивой женщины.

Она хотела сказать: «Почему ты меня так смущаешь?». Но она промолчала, понимая, что он и не думал ее стыдить, он был невинен и искренен.

— И ты мне нравишься, Никита… Но ты знаешь мою историю: дети, муж отбывает наказание…

— Все в порядке, Анастасия Николаевна, — вздохнул милиционер, проведя рукой по своим непокорным белокурым кудрям. — Но, честное слово, за один твой поцелуй, Настенька, я готов отдать все на свете и что умру, если совру!

— Вы сошли с ума. Как это может быть: все на свете ради одного поцелуя? — Она ответила с упреком, неприятно вспомнив своих последних любовников, которые не произносили и не чувствовали к ней ничего похожего на столь трогательную романтику. Особенно ее расстраивал тракторный бригадир Яшка Горюнов, который в прошлом году ушел от жены к какому-то городскому парню, забрав с собой детей. Страдания покинутого крестьянина были так велики, что ни водка, ни женская жалость Насти к нему, вплоть до отчаянного блуда в постели, никак не могли их удовлетворить.

После того, как Яшка впервые овладел красавицей-агрономом, увел любимую после невольно долгого воздержания и, казалось, немного оттаял душой, он вдруг присел на край кровати, прикурил сигарету и задумчиво посмотрел через открытую дверь спальни в верхнюю комнату, оставленную без жены и детей.

Вставай с «раком» сейчас же», — жестко потребовал он от Насти.

Она была расстроена этим, быстро надела платье и собрала свой груз в сумку:

— Ну, Яшка, ну, кто же женщин лечит! Я хотел быть «крабом», не было необходимости приказывать мне, но я аккуратно поворачивал руками, чтобы я мог делать все так, как я хочу. И нелепо вымещать свою злость на других: женщин, как и мужчин, в мире много, и не все они заслуживают одинакового гнева.

Я думал, она будет больше курить, будет кричать — но нет, она поняла правильный крик души, извинилась и полила индийский дорогой чай в разлуке. Но все же неприятный осадок остался у Насти: она готова была утешать дурака в постели, утоляя его и его горе, но он не понял, не оценил…

— Поцелуй, Никита, ничего не значит, — прошептала она, наклоняясь к его кителю. «Готова ли ты пожертвовать всем ради одного поцелуя?» Возьми, Никитушка, только так…

Сумка с деловыми бумагами выпала из ее рук, и комната закружилась и заплясала перед ее глазами, когда она почувствовала, как его горячие губы и трепещущий гибкий язык нежно проникают в ее полуоткрытый маленький ротик. Настя повела, как бы спускаясь, но Никита мгновенно поднялся, принял его желание в свои объятия и сел с ней на ее скрипучую кровать. И впервые в жизни журчание этих старых родников показалось ему великой и волшебной музыкой. Его руки, одновременно жадно и неуверенно ласкающие ее тело, настолько заворожили ее, что она просто расслабилась, утопая в наслаждении, моргая и не считая возможным что-либо сказать своему новому любовнику-пудре.

Он знал, что принят и желанен этой первой деревенской красавицей, о близости которой он не смел даже мечтать за мгновение до этого, и он начал неловко, иногда болезненно для нее, освобождаться от платья и трусиков, не отпуская себя и не поднимаясь со скрипучей кровати. Но даже эта неловкость, похожая на движения мальчика, раздевающего большую детскую куклу, ей очень нравилась, потому что она была искренней и веселой, как когда-то в ее забытой юности. В итоге она осталась совершенно голой в его объятиях, а он, в полной полицейской форме, должно быть, очень забавляясь внешне, думал о Нэсти.

Словно полусонный, он целовал ее, милосердно, не смея больше ничего, и тогда она сама, понимая, что ее тоже захлестнула неуверенная нежность Никиты, приподнялась и раскрыла ему свои лебединые объятия, поспешно расстегнув и китель, и брюки. . она бережно отпустила и приняла своего сильного, многострадального Шаулуна, который оказался в тот момент открытия Насти едва ли не самой надежной опорой во всем внешнем и суетном мире…