Деревенские истории. Начало — порно рассказ

Иван Егорович Плохих, пенсионер, любил вечером пить чай, смотреть телевизор, обсуждать последние новости. Телевизор Ивана Егоровича приказал долго жить, и Вера Кузьминична Строгова купила в поле маленький телевизор с видеозаписью. О, устройство стоит немалых денег, но, как говорится, два в одном флаконе. То есть, хочешь, смотри программы, а хочешь — кассеты, которых было много, целая коробка. Правда, иногда за окном происходили события, гораздо более интересные, чем зарубежные фильмы. Только весной, когда он копал огород и сажал различные овощи, времени на фильм не было. Раньше с колхозом за огород давали лошадь с плугом, а теперь колхоз вместо колхозников стал ОЖ «Росинка» и крепкие молодые люди в штанах «Адидас», а вместо лошади — матюки. И Ивану Егоровичу снова пришлось взяться за лопату.

В сороковые-пятидесятые годы он так и не попал на фронт. Их последняя машина в Польше сдалась и вернулась на родину. Иван Егорович побежал на тормозную площадку, а потом на повороте взял и опрокинул машину. Рядовой Проблов крепко привязал ему голову, пока он лежал в больнице целый месяц, а когда его выписали, в медицинской карте было написано: «Травма». После этого бойцу стало плохо, и он вернулся на родину. И все бы ничего, но дома выяснилось, что солдат не стоил ранения. Не было и его жены, да и вообще ничего не было. Жена собрала вещи в узлы и уехала к родственникам, а Калов стал жить в своем доме под соломой и по мере возможности работать в колхозе. И то, что на поверхности кажется целым, все на месте, Гитлера расстреляли в Первой мировой войне, а он трахается. Признаться, иногда, примерно раз в месяц, необъяснимо сладкое накатывало на него и его сильно испачканные, как в молодости, штаны самым постыдным образом. Значит, в пыли все еще был порох?

У Веры Кузьминичны была своя история. Поженились они в Матвишке перед самой войной, даже детей еще не успели накрыть, но как раз началась эта проклятая война, и Матвей ушел защищать Советскую Родину. И с тех пор ни новостей, ни письма, ни похорон. — Они сказали, что пропали. И когда пришли Горбачев и Рейган, пришел Матвей. Весь из себя, в синих брюках, в пупочной рубашке и кружевном воротничке, через плакат пропал. Старый, толстый, высокомерный. Потом фермер. На ее крики прибежал сосед Иван Егорович с топором и увез Матви обратно в американскую Айову. Вера Кузьминична назвала это ночью, а утром сожгла в печке все, что у нее было от Матви, и пошла на ферму крутить хвосты.

Они стали сходиться у забора Плетнева и разговаривать по вечерам: о перестройке, о том, как ее расширить и углубить. И после того, как от страны осталась только РСФСР, Ивану Егоровичу стало очень грустно. Заметив такое дело (сосед не собирался смываться), Вера Кузьминична одним сильным усилием разогнала клубок и объединила дворы. Тогда он предупредил соседа Нарова, посмотрел на землю, которая никак не могла соответствовать мужскому статусу, на что Вера Кузьминична ответила: «Да, у меня все заросло». По этому вопросу и было принято решение. На следующий день он сильно перешел на строгий, и они решили, что Иван Егорович будет спать в бальной зале, а она на печке. И по внешнему виду все было декоративно, благородно. Они даже подписали сельсовет, как и ожидалось. А потом ни колхоза, ни сельсовета, одни бандиты. А те, поняв, что с тощей глины и низкорослых стариков много не возьмешь, куда-то исчезли.

Он несколько раз пытался попасть на жену Егоровича и сделать все правильно, но терпел полное фиаско и позор. Правда, Вера Кузьминична предложила «разумный компромисс», то есть зажала его «сырое мясо» между своими толстыми ляжками и сжала со всей силы. Потом Иван Егорович немного зашевелился и закашлялся, и Строгову тоже стало немного легче. Так они стали делать, когда стало совсем невыносимо.

Иногда Плохов навещал своего старого друга, бывшего военного офицера Фомичева, и как-то положил перед ним синюю коробку с иероглифами. — Вот, — сказал Фомичев, поглаживая свою лысую голову. — Вы принимаете одну капсулу, ну, две, и к утру подъем гарантирован. Моя Марьяша так довольна, что еще спит!

Тогда Иван Егорович сильно засомневался. Он сидел за ужином, время от времени доставая заветную коробочку из кармана своих несокрушимых военных бриджей и брюк и пряча ее обратно, но все же решился. Когда Вера Кузьминична зашла на кухню, он высыпал три капсулы и быстро проглотил их, запив козьим молоком.

— Ну, старик, мы идем спать или будем смотреть телевизор?

— Ты ложись спать, а я буду смотреть футбол «Спартак» — ЦСКА.

— И так оно и есть, с меня хватит.

Плохов включил телевизор, убавил громкость и не столько смотрел, сколько слушал, как жена моется под раковиной, размышляя, не происходит ли чего в его некогда могучем теле. В теле ничего не произошло, «Спартак» безнадежно проиграл «три-ноль», а Иван Егорович продолжал наблюдать за своим органом, заранее извлеченным из ширинки. Вера Кузьминична перестала греметь рукомойником и, заикаясь, полезла на печку.

— Иди, старик, помоги. Я не собираюсь сегодня ничего ломать», — сказала она в верхней комнате.

Плохов встал и понял, что стоит не один. Вялый «друг», торчащий из его ширинки, тоже напрягся и с каждой секундой становился все больше и больше, пока не замер, покачиваясь, синий и красный.

— Егорыч, почему ты не идешь, старик? Вера Кузьминична насторожилась.

— «Да, я пойду, пойду!» — задыхающимся голосом закричал Иван Кузьмич и бросился к печке, где Строгова набивала рубаху.

Он даже не попытался усадить ее, а просто задрал подол своей рубашки, мокрой от белья, на спину и посадил жену на «крючок». Она застонала и замерла, испуганно раскинув руки.

Стимулятор работал безупречно. Плохов выплеснул застоявшееся семя в мягкое лоно Веры Кузьминичны, и стояк стал еще сильнее. На второй день «корень» потемнел, как синяк под глазом. Сначала Строгова возмущалась, недоумевая, что за «кусок дерева» в ней, а потом, когда Плохов показал ей мокрую «иглу», очень обрадовалась и сказала «Еще!». Ну, все еще, так еще.

После трех раз Иван Егорович насторожился. «Насос» регулярно выкачивал живительную влагу из «камней» под темной кожей, покрытой седыми волосами, и «дерево» превращалось в железо. Он оставил жену, размякшую от напряжения, и, не одеваясь, вышел на темное крыльцо, а затем на крыльцо, освещенное кривой луной. Он смотрел на луну, его «развалюха», раскачиваясь в такт ритму сердца, тоже «смотрела» одним «глазом» на луну, а в сарае Марты жалобно блеяла коза, хрюкала свинья и кудахтали куры. Плохов пришел туда, чтобы проверить, не вор ли он.

Когда Иван Егорович вошел в хлев, коза перестала кричать и приглашающе выгнула спину, виляя хвостом.

— А, вот оно что!» — сказал Плохов Марте. Вам нужна коза? У нас просто нет козы. Но у нас есть рядовой Иван Егорович Плохов, который вас сейчас успокоит!

Внутри козла было о-очень тесно! Но длинная мокрая козлиная нора проглотила тушу Плохова целиком. Козел тонко закричал: «Йи-хау!» и метался, переступая копытами, но Плохов, не имея рогов, крепко держал его за уши. «Это то, что ты хотел?» — спросил он козла. — Так что наберитесь терпения!

Иван Егорович вернулся в пятистенную избу в приподнятом настроении, напевая «Жил-был у бабушки серенький козлик» и «Не стареют душой ветераны». Я еще не рад, что стал таким хорошим человеком, и даже в пути он славно сбросил ослабевшего «горбатого коня».